ВНАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО, И СЛОВО БЫЛО – «МИР»

 

5-1Я уверена, ты сейчас наблюдаешь за тем, как неуверенно бегают мои пальцы по клавиатуре, набирая строки и тут же стирая их. Мой борец за мир, мой великий гуманист, мой самый честный и отважный солдат, как ты оцениваешь своим теперь во всех смыслах неземным взглядом своего ученика, пытающегося нести в мир твои уроки? Не во весь мир, нет. Но в свой собственный, небольшой, выстроенный на тех постулатах, которым ты его обучила. Про не убий и не укради понятно, а вот про «не различай людей по нации» – это иная история, у которой есть положенное тобой начало, но нет конца, потому что после меня это речитативом будут повторять мои дети, а потом – дети моих детей и так далее. Видишь, какой эпохе миротворцев ты дала начало.

 

«Вначале было Слово, и Слово было – Мир» – так учила ты меня, плавно покачивая на коленках, и эти «коленочные» лекции почему-то врезались в мою память сильнее всех остальных. Открывались и закрывались твои двери, и к моей досаде входили люди, с которыми я не хотела тебя делить: одна соседка, лезгинка, забегала угостить тебя традиционной для их кухни халвой, другая, даргинка, приносила толстое ароматное чуду, чередующиеся слои картошки и мяса, о которые скорее хочется обжечься, мама, аккуратно держа полную горячего бульона миску, вносила тонкий кумыкский хинкал с грецкими орехами: «это наша, кумыкская, особенность», – любила повторять она. К тебе приходили как к самому мудрому старцу на годекане, рассказывали свои истории, делились проблемами, просили совета, а ты, не сводя с собеседника мудрых зеленых глаз, отвечала: «Все мы под одним Богом ходим». Кто-то жаловался на сыновей, настаивающих на том, чтобы взять в жены девушек не своей национальности, и ты искренне удивлялась: «Какая разница, кто какой нации, если это по любви?» Да и как могла рассуждать по-иному ты – полячка, прожившая половину своей жизни в Азове, а половину – в Избербаше? Мама часто удивлялась, как удалось тебе свести, сплести воедино во мне разноконфессиональные и разнонациональные черты: я лепила вместе с тобой пельмени, а с мамой – курзе, одинаково уважала как Пасху, так и Уразу Байрам, не забывая про сопутствующие Вербное воскресенье и Троицу и мусульманский праздник жертвоприношения.

Теперь я говорю так за тебя – какая разница, кто какой нации? Когда меня спрашивают, какой я национальности, я отвечаю – дагестанка. Хотя, признаться честно, вопрос этот очень не люблю, да и национальности такой нет. Вот спросили бы меня, какой я человек, и тогда бы я сказала, что я легко ранимая и обидчивая, всегда отзывчивая, чувствительная и романтичная. А из того, что я – дагестанка, мало что следует. Точнее, не следует ничего.

Национальная самоидентификация – штука сложная. Вот ты произносишь «я – русский», «я – чеченец», «я – еврей», а у собеседника уже складывается поверхностный образ о тебе. Даже не образ, а так набросок, первые штрихи. И штрихи эти – результат веками сложившихся стереотипов. От этого никуда не деться: причисляя себя к тому или иному этносу, надо понимать, что вместе с этим ты навешиваешь на себя все, «завоеванные» этим этносом за историю своего существования ярлыки. Это как снимать с вешалки и примерять в магазине новую одежду, без складок, без измятин, с аккуратной бирочкой.

  Я родилась и выросла в Дагестане. Мама у меня кумычка, папа даргинец, но это уже межнациональное деление, которому я, кстати, тоже никогда не придавала значения. Вырастила меня замечательная русская женщина, которая была моей няней с 3-х месяцев и до класса 5 точно (именно к ней обращены первые абзацы, как все внутренние монологи – всегда). Потом функции няни ушли, но она навсегда осталась моим лучшим другом. Чудесная в своей доброте и заботе она заложила в меня основы моего мировоззрения, характера, привила любовь к знаниям, обозначила систему ценностей, на которую я всегда должна опираться. Конечно, все это менялось по мере того, как я взрослела. Но основа – прочный фундамент, заложенный ею в строительство моей Личности, остался. На нем стоит все чистое, духовное и светлое, что я накопила за 22 года.

Училась я в дагестанском классе. Среди моих одноклассников были даргинцы, кумыки, лезгины, аварцы, русские и я, напрягая свою память, не могу привести в пример ни одного случая, когда кто-нибудь из них задал этот бессмысленный вопрос: «Какой ты национальности?» Были мы шумные и неугомонные, и учителя тяжело вздыхали и жаловались друг другу: «Ох, этот невыносимый 11 «а»!

Нас между собой разводили порой нестыковки во взглядах, традиционные распри между мальчиками и девочками, борьба за лидерство в классе, деление на маленькие группы по интересам, но после выпускного все как один писали друг другу: «Как я скучаю!» Мы скучали и скучаем сейчас, когда находим в ежедневной суете свободное от работы и учебы время. И пусть нас, 11 «а», судьба раскинула по разным городам – в Москву, Подольск, Махачкалу, Астрахань, Когалым, но я все же помню, как с Саидой, Юлей и Зухрой мы представляли себя великолепной четверкой ведьм из «Зачарованных», как Райку охватила волна помешательства на субкультуре «эмо», как с другой Раей мы фотографировались у ворот ее дома (и это единственная наша совместная фотография), как с Юлей мы возвращались вместе с факультативов по физике, как без устали мы ругались с Даниялом, но на контрольных я неизменно ему помогала, как Тимур задирал всех девочек, толкая их на переменках и дергая за косички и хвосты, как Камиль сидел на первой парте с Хадижаткой, так как были они самые низкие ростом, как мы подарили своим мальчикам на 23 февраля типично мужские наборы, состоявшие из пены для бритья и дезодорантов и еще много чего. Всё помню, а особенно ярко то, как мы на последнем звонке привязывали к широкой красной ленте разноцветные гелевые шары, и связка взвилась высоко в безоблачное небо, замерла на мгновение и отправилась своей дорогой...

   Потом я поступила в Саратовский государственный, осуществив свою мечту стать журналистом. Мы, будущие филологи и журналисты, стали гордо называть себя ИФИЖевцами, от аббревиатуры ИФИЖ – Институт Филологии и Журналистики. Заочникам сблизиться и сдружиться всегда трудней: сессия всего дважды в год, и за это время успеваешь только сдать экзамены и зачеты, обменяться телефонами, как уже надо возвращаться. Особенно мне, живущей за 1300 км от Саратова. И я как сейчас помню чувство неловкости и неудобства, вызванное окружающей обстановкой, постоянной беготней по кабинетам и коридорам,  незнакомыми окружающими лицами. Справиться с неловкостью не могла долго, и в голове даже стал возникать вопрос, может зря я уехала из Дагестана? Поначалу резало слух постоянно звучавшее вокруг: «Привет, Лёш!», «Оль, сдала экзамен?», «Вечером свободен, Андрей?», «Володь, на последнюю пару пойдешь?». И это вместо родных кавказских Магомедов, Камилей, Рамазанов, Ильясов, Муртузов. Потом стало легче, и я уже произносила сама: «Ксения, можно я вечером позвоню насчет расписания?», «Вера, не хочешь пойти в столовую?», робея называть еще не ставших родными людей уменьшительно-ласкательными именами. Но сложности все-таки возникли. И возникли они с моим именем, потому что «Муминат» звучит куда как необычно! Помню, как я тихо ответила на вопрос, как меня зовут, и кто-то не побоялся громко переспросить: «Как-как??», а кто-то еле слышно спросил у соседа: «Как ее зовут, ты расслышала?» Помню, как я объясняла, что Муминат можно сократить как Мумиша. Если удобно, конечно. Помню, как слышала перешептывание позади себя «спроси у нее, забыл, как ее зовут» и понимала, что относится это ко мне. Но привыкали недолго. Ко 2-му курсу от моего имени получилось виртуозно создать уйму производных. Все уже знали, что я родом из Дагестана, что я разделяю мнение о наглом и хамском поведении некоторых кавказцев и что я, несмотря на кавказскую кровь, далеко не типичный их представитель. И никто за это время  не пожелал мне «валить к себе на Кавказ», не назвал «чуркой», не отмахнулся чем-то вроде «ты такая же как и все ваши».

   Наша 521 группа не делилась на нации. Впрочем, нам и вовсе нечего делить. И я не могу испытывать что-то меньшее, чем уважение и симпатию к людям, теперь уже точно ставшим мне родными. Как не любить оторванную от земли (во всех смыслах), совершенно неординарную Лизу, которая слушает тебя одним ухом, потому как в другое всегда вставлен наушник, или пританцовывает на месте, или рассказывает увлеченно какую-то историю да так, что слова несутся бурным неугомонным потоком? Как не любить нежную и романтичную Нику, преданную своим кумирам – «Ласковому маю» и отдельно  Шатунову, с головой увлекающуюся то одним делом, то другим, всякий раз веря что это навсегда? Как не любить искреннюю Машу, которая скажет правду в лоб, без обиняков, и потом хоть обижайся – хоть нет, дело твое? Как не любить преданную своей работе Ксюшу, человека, который действительно призван заниматься журналистикой, разделяющий при этом мои увлечения оккультизмом, астрологией и любит аксессуары и подвески, за которыми мы идем обычно со словами «хочу какую-нибудь фигню», и обе понимаем, о чем речь? Как не любить заядлого театрала Дашку, которая может всю ночь готовиться к экзамену и потом не прийти на него, потому что «я прилегла под утро всего на полчасика и проспала». Как не любить Вику, волшебную, глубокую, читающую хорошие книги, слушающую хорошую музыку, как и я мечтающую поехать в Питер? Как не любить Надю, говорящую, казалось бы, языком книжной премудрости, и в два счета способную дать аннотацию к любому художественному произведению? 

Люблю их. За то, что они смешно и по слогам на первых порах выговаривали «Из-бер-баш», за то, что им всегда интересно послушать о моей Родине, за то, что они никогда не оставляли меня в стороне, потому что я – не русская, за то, что меня не считали виноватой за беспорядки, учиненные кавказцами в городах России, за наивные вопросы «А у вас там все в хиджабах ходят?», «А какие фрукты у вас растут?», «А зима у вас вообще бывает?», «А сколько у вас там градусов сейчас? Как + 5?? И до сих пор нет снега??», «А у вас там крадут девушек, да?», «А вы совсем не пьете?» и за добродушное в столовой: «Дайте свинину. Мумиш, а тебе нельзя!».

Поездки из Избербаша в Саратов я всегда осуществляю на поезде, а это отдельная, тоже учащая толерантности история.

 «Мьёд? Кому нужен мьёд?». В искажающе-мягком выговоре узнавался казахский акцент. «Вам нужен мьёд?» – и три пластиковых контейнера в руках, даже по цвету содержимого не имеющих ничего общего со сладким вязким лакомством.

В поезде хорошо быть мужчиной. Снял с себя трико, под которым еще трико, забрался на верхнюю полку, свесил ноги в не первой свежести носках и захрапел. И пусть пятки в это время живут своей жизнью, настырно тычась в головы, плечи, руки проходящих мимо, пиная чашки и упаковки с заваренным роллтоном.

«Еще че ложишь?» – спрашивает мужчина, стоя у открытой полки. Этот тип – домашний. Прошло всего 10 минут с поездки, а он уже все расстелил, разложил, достал даже сменные тапки и приступил к уничтожению семечек. В нашем скудном личном пространстве уже распространился характерный сладковатый запах и звук разгрызаемой шелухи потихоньку становится речитативом.

Поезд настраивает на думы о России. Мне кажется, этот тип транспорта – вообще исконно русский. Неспешная езда, видавшие виды подстаканники, традиционно грязные стекла и ты, представитель народа российского, в 20 лет уже все на себе испытавший: и дураков, и дороги, и зарплаты мизерные, и пару-тройку финансовых кризисов. И про доллар ты знаешь, и про нефть ведаешь, и против загнивающего Запада уже кипела в груди твоей ярость справедливая. И вот сидишь себе, смотришь в окно, поезд неторопливо выбивает: «чу-чух, чу-чух», младенцы плачут на заднем фоне, а ты жалеешь страну свою и, неводомо к кому обращаясь, шепчешь: «Развалили, сволочи! Не уберегли! Ничего доверить нельзя! Варвары! Ах, если бы...!» И уносишься мыслями далеко-далеко, представляешь Русь-матушку цветущей и сильной, аки богатыря какого бесстрашного. И жмуришься от увиденной картины, и улыбаешься, и сквозь грезы слышишь: «Так мьёд нужен или нет?».

«Эта есть же книга, «Старик и рыба»? Вот там про рыбалку че-то писали» – и я всем сердцем надеюсь, что они не про Папу Хэма и его старика на море.

А мой домашний семечкоед тем временем упрямо задвигает тапком упавшую на пол шелуху поближе к батарее, не мое мол это, не я свинячил.  В поезде показано ездить только тому, кто интернационалист. Иначе с ума сойдешь от разноязычия, богатства акцентов и диалектов, от историй, которые каждый спешит о себе рассказать. Обитель униженных и оскорбленных, восьмой круг ада для нежных девочек-социопаток, а для чистюль и брезгливцев – и вовсе жарка на сковороде, с которой сошло тефлоновое покрытие.

Мимо прошагало «чуду горячее с творогом», а за окном – неторопливая плавная Волга. Страна контрастов, удивительная страна.

Мне повезло с людьми, окружающими меня. И возвращаясь после сессии в Дагестан, я всегда удивлялась местным вопросам: «Тебя там не обижают?» Еще больше я удивляюсь, когда натыкаюсь в интернете на беспощадную и сокрушительную войну кнопочных героев, не знающую предела, когда один кричит: «Проклятые хачи! Россия для русских!», а ему отвечают: «Мир под нами! Мы – мусульмане!» Это не касается меня напрямую, но от этого всегда больно и неприятно. Хочется написать много-много о том, как эти люди неправы, и как много они теряют в ограниченности своих взглядов на этнические вопросы. Но я молчу. Потому что понимаю, что мое слово будет как глас вопиющего в пустыне, а я не желаю говорить просто так.

   Я не за православных и не за мусульман. Я за хороших и простых людей. И спасибо Господу, Аллаху, Будде и всем остальным богам за то, что в моем разноэтническом окружении такие люди есть. И я люблю их тепло и нежно.

P.S. А бирочку с новой одежды всегда можно снять.

 Муминат КУРБАНОВА.